Книга Босяки и комиссары  - Александр Баринов

Впрочем, Калле такое положение дел не нравилось, и как-то он даже попросил, чтобы я передал Заку на хранение под каким-нибудь благовидным предлогом немного MDP, канистры которого у меня обычно хранились в гараже про запас. Он думал за это арестовать Зака и заменить его кем-нибудь другим, более сговорчивым. Я удивился — зачем Заку что-то подсовывать, если его можно арестовать за экстази, которого у него обычно полно и там, где станок стоит, и в гараже. Но Калле, как я понял, не хотел, чтобы кто-то посторонний узнал, что Зак имеет отношение к производству таблеток и где оно находится. Я тогда отказался, сказав, что в его интригах с Марво участвовать не хочу, у меня своих забот хватает. А Марво, похоже, подставлять Зака тоже не решился, поскольку его просто некем было заменить. Ведь для этого нужен был человек, понимающий непростое в техническом плане дело и надежный, который не стал бы воровать по-крупному и не сдал бы информацию о нас другим полицейским или бандитам. Искушение же здесь могло быть большое. Когда Заку привозили килограммов сто порошка чистого, еще не разбавленного экстази, это в итоге получалось больше миллиона таблеток — миллионы долларов, даже если оптом быстро продавать.

Поскольку с Калле мы разговаривали постоянно, то вскоре наши отношения переросли в нечто больше, чем просто доклад подчиненного начальнику или игра в вопрос-ответ. Иногда мы подолгу засиживались за ресторанным столиком, обсуждая поступки или слова тех или иных общих знакомых, делясь мыслями, что могли бы означать и чем могли бы грозить те или иные события. Так что со временем я в общении с Калле несколько осмелел и иногда стал осторожно интересоваться, чем он или его коллеги руководствуются в каких-то конкретных ситуациях, почему полиция поступает именно так, а не иначе.

Когда я узнал об аресте в Стокгольме знакомого шофера, который взялся отвезти экстази и получил там девять лет тюрьмы, я спросил у Калле, не лучше ли к людям, которые соглашаются с нами работать, относиться более бережно. Ведь тогда отношения будут более доверительными, меньше шансов, что кому-то придет в голову нас обманывать или попытаться выдать, хоть здесь, хоть за границей. К тому же всегда лучше работать с проверенными и опытными людьми, чем все время искать новых и неопытных, так будет выгоднее всем: и мы будем больше получать, не теряя товар, и курьеры заработают. И если это все будут знать, у нас больше надежных людей будет.

Калле на это только покривился и тяжко вздохнул, что, мол, я ничего не понимаю и не в свои дела лезу. А его помощник, тот, что приезжал с Калле за мной в Нарву забирать у пограничников и сидел с нами за столом в этот раз, вдруг злобно бросил: «Чего ты об этой швали печешься?! Это все босота и проходимцы. Босякам нельзя позволять много зарабатывать. Иначе возомнят о себе, что что-то значат. А тебя же самого сдадут в утиль».

Впоследствии я часто вспоминал эти слова — что босякам и проходимцам нельзя много зарабатывать. Если бы я понял тогда, что таким босяком для них был и я, много бед и неприятностей не произошло бы потом и в моей жизни, и в жизни других. Но мне эти слова, хоть и резанули слух, поначалу не показались чем-то очень важным.

Они вполне укладывались в систему взглядов на мир, на человеческую жизнь, моральных ограничений и понятий, по которым жили Калле и его люди. Во всяком случае, той, что увидел в них я. Для них все прочие люди делились не на тех, кто живет по законам — писаным и божьим, и тех, кто их нарушает. Для них весь мир состоял только из тех, кто представляет какой-то интерес или обладает силой (любой), или властью, и тех, кто ничего особо не имеет, то есть босяков и проходимцев. Первые были для Калле и многих местных полицейских, которых я знал, уважаемыми или, может быть, равными по положению. А каких-то немногих они могли считать, наверное, и более старшими по занимаемому в этой жизни положению. С ними они могли говорить, считаться и вести совместные дела. Среди таких, как я понимаю, был тот же Марво. Его они уважали и имели с ним дело за то, что он вел себя так же, как и они, по тем же принципам делил людей на «своих» и «босяков». И так же считал, что с «босяками» нельзя церемониться, а надо только использовать, раз они такие идиоты и быдло, и для управления ими или борьбы с ними возможны любые способы и методы. Понятий «плохо» или хорошо», «честно» или «нечестно» здесь для них не существовало.

В этом отношении Калле и его люди по большому счету ничем не отличались от милиционеров и прочих сотрудников спецслужб, с которыми мне приходилось иметь дело в России или той же Украине. Менталитет у них всех совершенно одинаковый. Отдельные полицейские могут отличаться по характеру — быть злее или равнодушнее, вспыльчивее или спокойнее, эрудированнее или глупее, но всех объединяет то, что для них как бы вообще не существует категорий «хорошо» или «плохо». Поэтому, как правило, невозможно однозначно сказать, кто из них более честный или менее. По их работе и обращению с другими людьми невозможно определить, где заканчиваются служебные дела и интересы, где начинается коррупция, которая является тоже как бы в своем роде системой правил и ограничений, а где царит абсолютная анархия преступного мира, в котором вообще возможно все. Такие люди ходят, как считается, на работу, на которой, пользуясь данными им властью и полномочиями, собирают взятки, а попутно сами создают все новых и новых преступников, которых потом опять же отправляют в тюрьму.

Такие наблюдения наводили меня на размышления о том, почему же в полиции Финляндии или Швеции работают совершенно другие люди, как с другой планеты, хотя занимаются, в общем, той же самой работой и имеют дело с теми же самыми людьми. Все, кто сидел в тюрьмах в этих странах, а таких у меня среди знакомых было много, рассказывали, что там полицейские и тюремные надзиратели честны, словно наивные дети, еще не научившиеся обманывать родителей и учителей. Никому из них не приходит в голову просто на испуг взять задержанного, хотя бы даже слегка обмануть, чтоб заставить признаться.

По сути, это люди из другого мира, в котором понятия морали прямо противоположны тому, как рассуждают и поступают что Калле, что российские милиционеры. Было очевидно, что разделение проходит по границам бывшего Советского Союза. Но все равно оставалось не очень понятно, что же такого плохого и порочного было в советской системе, что заставляло людей мысленно переворачивать весь мир с ног на голову. Значило ли это, что сама суть советской власти была преступной с точки зрения морали? Или это просто люди, пришедшие в Советском Союзе к власти, оказались в большинстве с преступным менталитетом и заразили им всех, кто приходил на государственную службу?

Впрочем, тогда это были для меня скорее досужие рассуждения. Я считал, что как деловой партнер или пусть подчиненный, но все же нужен Марво, а уж тем более Калле — как куратору или своего рода хозяину нашего бизнеса и не отношусь в их глазах к категории «босяков». Где еще они смогут получать такой товар, что делаю для них я? Поэтому, даже оказавшись на службе у Калле, я по итогам долгих размышлений решил, что, в принципе, и в таком положении можно пытаться делать свой бизнес. Конечно, не так быстро, как рассчитывал раньше, и намного осторожнее, но можно.

Я полагал со временем, когда у нас установятся достаточно доверительные отношения с Калле, поговорить с ним о расширении производства и торговли, возможности выйти на новые рынки. Если у нас будет больше товара и лучшего качества, чем у других, то это представлялось не очень сложным. И тогда, думал я, можно было бы стать для него вроде как самостоятельным партнером, наравне с Марво. А если Калле на это согласится, то и Марво со своей компанией долго не протянет, просто потому, что они никогда не смогут найти столько сырья, сколько есть у меня. Мистер Чханг в Китае мог обеспечить практически неограниченные возможности. В таком случае в перспективе можно было бы рассчитывать на то, что Калле предоставил бы для моего товара все свои секретные полицейские каналы, по которым идет продажа экстази в Европе, а там, глядишь, и в США.